С того момента как история влюбленных Лейли и Меджнуна распространилась по миру, поэма была переведена на несколько языков, в том числе на русский и азербайджанский. По ее мотивам были поставлены несколько опер, балетов, а также снят не один фильм.
Поэму «Лейли и Меджнун» персидский классик Низами Гянджеви написал в XII веке, хотя в истории описывались события, произошедшие намного раньше — еще в VII веке на территории современной Саудовской Аравии.
Сегодня нетленная восточная история любви готовится к новому перевоплощению – театральной постановке на казахском языке «Ләйлі – Мәжнүн».
Ставит спектакль известный таджикский режиссер Барзу Абдураззаков, который уже несколько лет творит в Казахстане. Спектакль будет поставлен на сцене Казахского музыкально-драматического театра имени К. Куанышбаева в Астане. О том, как идет работа над постановкой Барзу Абдураззаков рассказал в интервью порталу El.kz.
— Барзу Хабибуллаевич, почему вы решили поставить именно за это произведение?
— Во-первых это великое произведение Низами Гянджеви — великого персидского писателя, поэта, астронома, философа, великого мудреца. И всего лишь прикосновение к таким материалам, это как молитва, оно очищает. Кром того, мы так мало знаем о любви… Мы знаем о привязанности, мы знаем о влечении. Но мы не знаем, что любовь — это абсолютное беззаконие, где отрицаются любые законы и правила, любовь – это крушение мира и создание мира, в любви нет морали, потому что это торнадо души и болезнь души. Любовь — это высочайший дар самоотречения от всего во имя любви.
ИЗОБРАЖЕНИЕ На репетиции с актерами театра им. К. Куанышбаева.
В этой работе мы хотим прикоснуться и посмотреть, что происходит с человеком, когда он обезумел от любви. «Меджнун» ведь в переводе с арабского означает — безумец и мы хотим узнать в чем заключается это безумие, сколько в нем дьявола, сколько в нем Бога или это все в нем соединяется или это нечто другое? И всему этому мы посвящаем наш спектакль. Наша работа – не ответы, желание понять, что происходит с человеком, когда он выходит за пределы собственного «Я». Ведь любовь это к тому же и отсутствие своего «Я», а значит отсутствие гордыни.
— Значит по-вашему любовь, это все-таки дар?
— Та любовь о которой мы говорим, любовь пророков к Богу, любовь Бижана и Манижи (Фирдоуси «Шах-наме»), Вис и Рамин (поэма Фахриддина Гургани), Ромео и Джульетты, Лейли и Меджнуна, ведь они остаются в легенде именно потому что все остальные так не могут самоотречься, мы не можем во имя любви, например, отречься от родителей или даже от веры, от религии. Мы все ровно держимся в рамках, а эти герои жили вне рамок они отрицали все. Вот на это мы хотим посмотреть в нашей постановке и если нам будет дано, то передать наши чувства публике.
— Смотреть вы будете взглядом современника?
— Конечно же нет. Любовь – это вневременное, это чувство всегда современно. Я не буду одевать наших героев в джинсы и давать им айфон. Костюмы мы делаем приближенные к концу XVI века, хотя легенда написана еще раньше.
— На сколько поэма подверглась изменениям и адаптации под сценарий?
— Сама поэма огромная, конечно же, нам пришлось ее монтировать, сокращать. Я убрал огромное количество персонажей и событий. Мы сконцентрировались исключительно на взаимоотношениях семьи и любви, то есть на главных героях, их родителях и ближнем круге Меджнуна. Моя цель в работе, всегда углубиться в автора потому что он важнее всего, он – гений, а я – нет. Поэтому эталон мыслей автора всегда является для меня маяком. Но кроме того когда он влияет на тебя, и ты влияешь на него, вы соприкасаетесь и происходит нечто вроде «брака», когда вы рождаете нечто новое. Спектакль, это связь между мной и автором, через которую «рождается ребенок» и я молю Бога чтобы он родился красивым, умным, талантливым.
— На казахском языке вы уже делали постановки?
— Да, я уже делал постановку в Петропавловске. Понимаете, когда я делаю спектакль на казахском, в этом есть лишь одна проблема – я не могу влиять на язык, я не могу акцентировать, не могу услышать тончайшие акценты. А в остальном, это музыка, эмоции ведь всегда одинаковы, ты следишь за выражением эмоций, поэтому язык не является барьером.
ИЗОБРАЖЕНИЕ На репетиции с актерами театра им. К. Куанышбаева.
Повторюсь единственное что мне очень сложно, то что я не могу влиять на музыку речи. Я больше работаю на слух, на чувство эмоций актеров и через эту музыку я улавливаю правду он говорит или нет. И при этом я делаю поправки, и не важно работаешь ты на китайском, киргизском, казахском или любом другом языке, ведь сердце оно всегда остается сердцем и поэтому я всегда слушаю через сердце, когда работаешь с актерами, которые говорят не на том языке к которому ты привык.
— Современный Меджнун встречается ли в наши дни? И как бы такой человек жил в сегодняшнем мире?
— Я не встречал, да и вы не встречали его. Мы не верно трактуем слово современность, мы думаем, что современный человек чёрств. Но о черствости человека писали и в XII веке, о том, что мир меняется и молодежь портится писали и в XIII веке. И в произведениях Шекспира старики всегда говорят, что молодежь испортилась. Мы читаем пьесы Гольдони (венецианский драматург живший в XVIII веке) и там старики говорят, что современная молодежь с ума сошла. Но ведь всегда так было, во все времена сердце – это сердце, эмоции – это эмоции, любовь – это любовь, презрение – это презрение. На то и классика, чтобы всегда быть вечной. И не важно во что мы будем одеты, как мы будем передвигаться, мы чувствуем ровно то же самое, что чувствовал Адам.
— Какой главный посыл вы хотите донести до зрителей в этой постановке?
— Вы знаете, у меня никогда этого не было – какого-то посыла публике, редко это бывает. Когда я делаю политическую вещь, тогда у меня есть мишень куда я бью. Но когда я делаю чувственные пьесы, а "Лейли и Меджнун" чувственная пьеса, эмоциональная пьеса, то у меня нет адресата. В этом случае я размышляю и делюсь своими мыслями, это как мой роман, как мой дневник, обычно я так работаю с публикой, я делюсь чувствами, и не говорю это хорошо, а это плохо. Видимо это связано с тем что я сам себя считаю большим грешником, что я не в праве учить людей как нужно жить, ибо сам не знаю, как жить. Поэтому спектакли для меня почти всегда являются моим размышлением вместе с публикой о том, что меня тревожит. Кроме того, спектакль, который не делает публику счастливым, не важно в каком жанре он строится, это плохой спектакль. Задача театра нести людям свет, иного смысла в театре не существует. Какую бы тему мы не выставляли на сцену, в любом случае это молитва, путь очищения.
— Когда вы работаете над политическими спектаклями и когда над чувственными, происходит ли у вас внутренняя, моральная и душевная перестройка? И не бывает ли так что на чувственных пьесах режиссер отдыхает, расслабляется?
— Нет отдыха нет. Ты не делаешь перестройку себя, ведь ты не автомат, у тебя то же самое сердце, мышцы, те же самые чувства. Просто адресаты могут быть разные. В любом случае ты делишься своими тревогами в равной степени делаешь ли ты политические спектакли или любовную историю. Но это всегда очень сложный процесс, одно дело, когда ты размышляешь сидя на кухне, и другое дело, когда ты делаешь из этого художественное произведение.
Когда ты собираешь в репетиционном зале огромное количество людей, которых ведешь и направляешь они тебе доверяют, значит их судьба в твоих руках, как и завтра судьба публики будет на два часа в моей воле. И я за это время ответственен, поэтому и качество моей работы должно быть максимально хорошим. Поэтому ответственность очень большая, и другое дело, когда это у тебя выходит и другое, когда – нет. Ведь невозможно все время гореть и извергать из себя великие идеи, наступает и момент усталости, момент кризиса и работы автоматом в творчестве бывает полный штиль, а бывает, когда тебя несет и ты не понимаешь, как ты успеваешь делать одну сцену за другой. Ты ткешь свой спектакль из воздуха, это ты твое воображение, у тебя нет нот как у дирижера.
— Как-то в одном из своих интервью вы сказали, что были постановки, в которых вы даже в день премьеры не определились каким будет финал спектакля. Как дело обстоит со спектаклем «Ләйлі – Мәжнүн»?
— Да, я никогда не знаю каким будет финал. Но как нестранно, в этом спектакле финал родился первым. Пока я не знаю буду ли его делать. На третей или на четвертой репетиции совершенно случайно из ошибки у нас родилась идея финала, у нас не было еще начала, мы не знали, что мы делаем, не знали какое настроение будет у спектакля, не знали куда мы пойдем, но вдруг один из наших актеров допустил ошибку и она оказалась такой замечательной, мы за нее уцепились и сказали вот наш финал. Этот финал не имеет отношения к Низами, он имеет отношение к чему-то большему что ли, вселенскому, да, эта ошибка была вселенского значения.
— А как с началом?
— Приходите на спектакль и увидите, пока работы у нас океан. Просто помолитесь за нас и пожелайте нам удачи, вдохновения и сил.
— Спасибо большое за беседу!
Оставайтесь с нами в Telegram, Facebook, Instagram, Viber, Яндекс.Дзен, OK и Google Новостях.
