Как остаться человеком в нечеловеческих условиях. Отрывки из книги о Холмуроде Шарифе

Воспоминания об отце, философе, писателе, публицисте, искусствоведе и наставнике Холмуроде Шарифе, который отметил бы в декабре свое 95-летие.

 

Предисловие для читателя

В нашей традиции обязательным было знать про «хафт пушт» — семь колен своих предков. Важно было хранить память, в том числе о культурных нормах и закона рода, знать этакую устную энциклопедию рода, чтобы правила цивилизованного общежития передавались из поколения в поколение. Недаром ученые говорят, что в истории человечества не менее 10 000 поколений придерживались основных правил, которые мы называем цивильными: то есть неприятие насилия, тирании и несправедливости.

Да, согласна, в мире все непостоянно, и сформированные цивилизации тоже меняются, некоторые совсем исчезают с лица земли. И вместе с ними изменяются или исчезают их правила и законы, которые и являлись скелетом, хребтом этих цивилизаций.

Каким-то чудом наш народ остался на карте истории, хотя над нашей среднеазиатской цивилизацией в 20 веке бушевал жестокий ураган, этакий разрушительный Ноев потоп. 

Не знаю, что из нашей культуры на самом деле уцелело, что клонировалось, что переродилось. Даже сегодня, спустя вот уже 30 лет после распада СССР, народы наших стран все еще не залечили свои раны, а мы, у которых отрезали язык, посадив нам вместо персидской графики, сначала латиницу, а потом — кириллицу, до сих пор ходим по миру неприкаянные — не персы мы и не славяне, не арийцы, и не таджики. Потеря коллективной памяти это, конечно неуемная боль.

Кто-то подсчитал, что для того, чтобы родиться нам нужно как минимум иметь 4 бабушек и дедушек, 8 прабабушек и прадедушек, и так далее⁠. И если исчислять свои «хафт пушт» моей родословной со времени, когда за 300 лет до моего рождения наши северные соседи в лице Петра Первого, отправили своих новых послов-разведчиков в наши края, то получается, что в последних 11-ти моих коленах жили 4094 моих непосредственных предков! Даже без одного из них я точно бы не появилась на свет! 

Кто-то скажет, что необязательно знать обо всех своих четырех тысячах бабушках и дедушках. Но что делать, если я хочу исполнить свой долг, и знать, или перечислить хотя бы имена своих ближайших предков из семи колен? Какие архивы нам поднимать, у кого спрашивать, когда вокруг уже никого почти не осталось, а те, кто остались — молчат, будто за их спинами все еще ухмыляется «кремлевский сиделец», поглаживая свои жирные «тараканьи усы».

Чтобы мои внуки и правнуки не испытывали того, что я испытываю сегодня, я хочу записать здесь для них имена и некоторые жизненные истории нескольких их прародителей, то, что пока сохранила память.

Все события, описанные в настоящей книге, когда-то уже происходили, в чьей-то жизни.

Разумеется, тогда другие были листья на деревьях, другие люди в одеждах других ходили по улицам, которые назывались по-другому. И, в сущности, как жаловался мудрый Сулейман, с грустью обращая свой взор на нехристианскую, и конечно же тогда еще немусульманскую луну: «все — суета сует в подлунном мире», не на чем остановить свой любопытный взор.

И в действительности, может показаться, что все — «чархи фалак»,  все — то же самое, потому что на протяжении миллениумов люди решали одни и те же задачи, искали ответы на одни и те же главные вопросы — о смысле жизни, о том есть ли Бог, или что делать, когда Бог умер?

А не так давно, новый Сулейман — Альбер Камю по-новому поставил этот странный вопрос о смысле жизни: «решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы её прожить — значит ответить на фундаментальный вопрос философии». Ведь в распоряжении человека — только два варианта поведения, а чтобы сделать выбор и "либо уйти, либо остаться, необходимо знать …детали, причины конкретных событий… как уходят и почему остаются" и "есть ли выход из неизбежного".

Согласна, задача эта – огромной важности, ведь и правда, корни наших жизней уходят в глубокую персидскую, индийскую и китайскую древность, в легенды и мифы составленные нашими протопредками. Задачу «знать детали и причины конкретных событий» всех тех миллениумов я понятно, и не ставлю — она для больших академий, для институтов с архивами и специалистами.

Я просто пытаюсь увидеть некоторые лики истории в судьбе одного обычного человека нашего времени. Его не такая уж и длинная жизнь (1927–2017) одна из миллионов частных историй. И все же она наглядное свидетельство сложных и драматических процессов становления и падения Советского строя в Таджикистане.

 

И это все о них

Этот текст — мой малый гимн простому человеку, по случаю, являющимся моим отцом⁠ и одним из миллиардов душ на э/том свете. В Википедии о нем в нескольких кратких абзацах вписаны вехи его жизни, которая, как и жизни его современников была наполнена потрясающими историческими событиями, мистическими происшествиями, богатством опыта, личными трагедиями и семейными радостями.

Детство и юность отца прошли в бурные годы гражданской войны и становления Советов. Его взросление продралось чрез хаос разрушения «старого» общества и мегастройку «новой» республики. Поколениям его и его родителей выпало турбулентное время – они были свидетелями взлетов и падений царств и эпох, революций, одно за другим в стране драматически сменялись элиты, и их движения – джадидизм и кадимизм, паниранизм и пантуркизм, панисламизм и большевизм.

Старые южные и восточные системы общественного устройства уходя в лету, открывали дорогу молодым, жадным до власти движениям, пришедшим с севера и запада.

Поколения родителей выдюжили голодомор, борьбу с кулачеством, коллективизацию, строительство колхозов и совхозов, культурную революцию, и несколько войн. Ранами своих отцов они зацепили Первую мировую войну, чуть вновь не потеряв их в огне «гражданской», а затем и во время сталинских репрессий. Выдюжили они и все метаморфозы общественных строек на пути к «победе развитого социализма», да и стахановское движение, и социалистическое соревнование, и создание советского человека, и многое другое.

В пламени «борьбы за советы» погибали друзья и соплеменники, уходило в небытие старшее поколение творцов, мастеров, духовных учителей, тех, на духовной почве которых держались его и наши культурные коды и корни.

Срубленное под корень десятибалльным социально-политическим землетрясением его одинокое племя, превратившееся в перекати-поле, было вынуждено каждой отставшей от своего терновника травинкой, тонкой ниточкой-жилкой цепляться за почву своей культуры.

Благо горы грудью своей ограждали от других семи ветров эти иссохшие древки-дервиши-чертополохи, что, пытались выдюжить, выстоять, вгрызаясь зубами в горный массив. Но не только родные вершины помогли этим осиротевшим, еле живым факирам-марабутам, которым чуть окрепнув, предстояло поднимать на своих хрупких плечах разрушенные стены тысячелетней культуры.

В годы появления на свет поколения моих родителей, в страшные тридцатые, погибло огромное количество людей, они не оставили свой след, и их уже не услышать. Но те, кто выжил, стали строителями новой жизни в разрушенной, почти одичавшей стране.

Им пришлось взять в руки мотыги, восстанавливать русла политических рек, строить каналы, дома, города, короче строить новую жизнь на новой земле, ставшей для нас всех новой родиной. Не мне судить, получилось ли, выдержит ли каркас, который они выстроили за свой недолгий век. Эта новая жизнь, хотя и перевернутая с ног на голову, постепенно наполнялась новыми надеждами, мечтами, пусть и не такими высокими.

Да были новые беды и напасти, новые угрозы, были подвиги новых героев, и их временные поражения, и на этой земле всегда оставалась в сердцах народных героев надежда на окончательную победу добра над злом и над смертью. И пусть этой надежде вот уже пять тысяч лет если не больше – она жива!

 

Каким он был

Об отце Холмуроде Шариф можно говорить долго, можно рассказать много чего интересного и занимательного. Ну, например, что друзья называют его и его вахшских друзей и соратников покорителями безжизненной когда-то пустыни. Или про то, как он умудрялся поднимать с друзьями несколько бокалов вина или водки, и никогда не пьянеть.

Или то, как он совсем еще молодым, чуть не погиб под колесами поезда Москва-Сталинабад, на узкой подножке которого почти час держал жаркую кастрюлю с пловом, им приготовленным в столовой вагона для дня рождения устода Садриддина Айни.

Но для тех, кто не знаком с отцом, начну с его внешности.

Самая занимательная для нас поверхность на земле — это человеческое лицо.

В том своем голодном детстве и юности он был слабым и худым. Об этом говорила его сестра, аммаи Шарофат. Его тело окрепло потом, когда в ранней молодости под нещадным, жаром пышущим солнцем он в числе тысяч других своих сверстников помогал взрослым рыть Вахшский и Шуроободский каналы, выращивать на полях зерно и тонковолокнистый хлопок, необходимый для военных целей.

Ну а после войны, в пору своей студенческой жизни в Москве⁠, он приучил себя к ежедневным утренним зарядкам с последующим холодным душем, и продолжал ту утреннюю рутину всю свою жизнь⁠.

К моему приходу на этот свет отец уже был красивым импозантным мужчиной, крепкого телосложения без особенной̆ худобы. У него тогда была густая темная шевелюра, на лице — харизматичный росчерк черных бровей над красивыми миндалевидными глазами. В этих глазах почти всегда искрился теплый добрый свет.

С них часто лился фонтан позитивной энергии, и он светился легкой улыбкой, которым он одаривал окружающих и которая являла у него на правой щеке маленькую ямочку — оттиск пальцев матери при его рождении. 

 

Он был замечательным во многих отношениях

Сколько помню себя отец хотя и был энергичным, редко спешил, дела исполнял неторопливо, аккуратно, срочные дела готовил заранее. Не знаю, как там было у него на работе, но насколько я помню, его трудно было вывести из себя. Говорил он неторопливо, выражался ясно, никогда не позволял себе выражаться грубо.

Его отец — мой дедушка Шариф, которого я очень люблю за его доброту и непосредственность, в свое время был ранен на войне, а потом был рабочим, колхозником, руководителем района. Он был этаким хулиганом — мог выговорить трехэтажный мат, и при этом не покраснеть.

Зная, что «яблоко не должно упасть далеко от своего дерева»,⁠и к тому же, что он тоже работал среди люда простого, я поражалась тому, как ему удавалось держать свой язык в чистоте. Ведь и дома я никогда не слышала от него уличного, бранного слова. Бывало, они ругались с мамой, ведь детей растить — «не халам-балам» — (вот это — самая уличная его фраза!), но и в этих ссорах, я ни от мамы и ни от отца никогда не услышала ни одного грубого слова.

Знаю, что он всегда тосковал по своей матери и видимо, навсегда запомнил ее ласковый язык.  А когда она погибла, он сделал важной целью выполнить ее завещание — не забыть, что он внук последнего поколения благородных. И потому в самом начале отрезав свой бранный язык, он вырастит новый — язык лучших учителей своей жизни.

Следуя их наставлениям, он лепил из себя нового, лучшего человека, чтобы служить примером для нас и для окружающих, чтобы мир вокруг него тоже менялся в лучшую сторону. Он всю жизнь – шаг за шагом, четко, сознательно пестует себя. Получив буйные гены моего пылкого непокорного горца-деда, истерзанного в войнах⁠ и в борьбе за выживание, он борется с вспыльчивостью и раздражительностью.

Да, свой характер, который отличался принципиальностью, и в то же время добротой, вежливостью, он выковал, высек, слепил из своих генов сам. Всегда внутренне собранный, он, казалось, всегда был готов ко всему, что преподносила ему жизнь, был примером уравновешенности и спокойствия в любых непростых обстоятельствах.

Когда он встречался с проблемами или «непреодолимыми» препятствиями, он искал не виновных, а источник этих проблем, и пути решения. Да, бывало, он злился, как каждый живой человек, который сталкивается с неподъемными проблемами, но гнев свой он мог быстро усмирить и решительно направлять в конструктивное русло. В трудные минуты каким-то шестым чувством он знал, какое принять решение, как выбрать правильный путь, и казалось, его невозможно было сбить с толку.

Он писал в своих книгах, что опыт жизни это — не только преодоление страдания, и не просто выживание. Он верил, что «судьбу», этот жизненный опыт можно и нужно контролировать, и в каждом событии жизни искать пользу и урок.

Жизнь научила его контролировать не только свои чувства, но и обстоятельства своей жизни. Я никогда не видела его пьяным, хотя в советское время, особенно на свадьбах родных и друзей дешевая водка лилась рекою. Те, кто постарше знают, что в то время на таких застольях отказаться от выпивки «за дружбу» и «за здоровье» было неприлично и местами почти невозможно.

Однако, и тут он выработал свой спасительный трюк, о котором знают его близкие друзья⁠, и его девиз — "чувство меры — высший дар богов" – каждый раз спасал его в таких ситуациях.

Он обдуманно в пределах своих возможностей создавал не только свое, но и наше личное пространство свободы для работы, для отдыха и для творчества. И в то же время, не переставая приучал нас к честности и труду, пестовал и свою и нашу личную ответственность, этику гуманности и благородства, и всеми способами поддерживал их правильное выражение.

 

Его выбор и его ценности

В детстве моральный выбор за моего отца сделал его отец: выжить, постаравшись не растерять человечности. Выжить с умом, но не любыми способам⁠ и, главное — не потеряв достоинства и чести. С самого начала своего детства он, как и большинство его ровесников столкнулся с непосильным для ребенка, беспрецедентным масштабом зла, насилия и несправедливости.

Ломая их жизни в стране и в его окружении проходили сталинские кампании репрессий и «зачисток» неугодных классов — священников, предпринимателей-кулаков, бывших служителей эмира и их семей, аресты «наймитов», «космополитов» и других несогласных с «линией партии», депортации  неугодных племен и народов и нескончаемые чистки разных «врагов».

Я верю, что репрессии ломали психику не только взрослого населения, но и детей. Помню эпизод из фильма своего брата о последней войне в Таджикистане, когда подросток с еще неокрепшей душой, которую сильно поранила война, обращаясь ко взрослым злобно палит прямо на камеру: «вы, это все сделали с нами, а когда мы вырастим, сделаем с вами то же самое!»

Варлаам Шаламов, книгу которого с пометками отца я нашла в его библиотеке, писал: «невыносимый уровень насилия, угнетения, голода и холода превращает практически всех в животных»: «Человек становился зверем через три недели — при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях». Шаламов считал, что оставаться в этих условиях человеком это — «в первую очередь поддерживать минимальные моральные барьеры (а не убегать в фантазии): не верь, не бойся, не проси – никого не предавать, не навязывать свою волю другим, подавлять в себе страх.»

Отец остался человеком, не сдался. По мере своих сил он боролся со злом вокруг себя, чтобы защитить душу от грязи. Чтобы остаться порядочным человеком он должен был забыть леность и не бояться труда, помогать другим людям, а чтобы достигать своих целей — быть еще и дисциплинированным, организованным, научиться выбирать приоритеты.

Для тех, кто даже «шапочно» знал его, наверное, излишне будет сказать, что он не был ни эгоистом, ни циником, и что в нем не было ни капельки злости и зависти.  Честь, честность, преданность, доброта и справедливость для отца были той единой силой, которая управляла его поступками, и в то же время была этакой его лакмусовой бумагой. Кто преступал за грань этих его принципов и аксиом, с тем отец переставал дружить.

Он не переносил подхалимов, холуев, лжецов, двурушников. Случалось, что ему, парню из «простой семьи», «самострелу», приходилось преодолевать козни недругов.

Да, были и такие в его жизни. Занимаемые отцом посты, да и ресурсы, которые он контролировал в бытность свою руководителем служб разного уровня, иногда стояли комом в горле у таких людей.

Бывало, ему приходилось находиться на «острие бритвы», бороться за доброе имя свое и своих друзей. И даже в такой борьбе он никогда не позволял себе бесчестия, не предавал друзей и соратников, не унижал врагов, не изменял ни своим принципам, и ни интересам народа.

Главным чувством его было чувство долга — перед задачами, которые ставила перед ним страна, перед народом, которому он служил, перед друзьями и семьей.

 Я думаю, что его строгие принципы, и главный – «не навреди окружающим», определяли его мысли, слова и поступки. И потому он никогда не терял свой внутренний компас. Он знал, что важно и что не важно в жизни, и старался делать только то, что соответствовало его ценностям и ориентирам. Видимо поэтому его жизнь была продуктивной и почти всегда наполнена смыслом. А смыслом его жизни были не только его семья и дети. Да, он очень любил нас и маму, и нашему образованию и благополучию уделял огромное внимание.

Однако, преданность своим устодам-наставникам, верность друзьям и данному слову, для него было превыше всего. И потому он всегда находился в ладах со своей совестью, со своим внутренним я, со своим временем, в любом явлении искал внутреннюю суть и красоту, черпал там силы и свое вдохновение.

 

Уроки жизни: выжить и выстоять

Именно в Вахше, куда в 1937 году дедушка Шариф забрал его из Кулоли, отец испытал всю горечь жизни вдали от родной матери, а потом и вселенский страх за потерю еще и отца, когда деда Шарифа забрали в Гулаг, объявив «врагом народа». Тогда ему было всего 10 лет.

Я представляю как он, всматриваясь в зимние лица окружающих взрослых пытался распознать надежду, как эта надежда на скорый весенний зеленый цвет предохраняла его детскую обмороженную душу от ледяного зла, как согревала в зимнюю стужу его простуженное тельце, как утепляла их схороненные под толстым слоем снега землянки-хижины.

Он рисовал деревья и цветы маминого сада в Кулоли на Вахшских, покрытых инеем окнах отцовской хижины. Он молился, чтобы поскорее вернулись отец и мать, чтобы пришла весна. Думал ли о тогда, что те испытания посланы ему Богом? 

В Вахшском интернате им. Сталина, куда он был определен как «сын врага народа», он вконец потерял веру в то, что потусторонние силы могут ему помочь, быстро выучил уроки жизни и заодно кириллицу. А когда началась война, то его, 14-летнего юнца обязали по вечерам учить других взрослых осваивать новую письменность в «школах ликбеза»⁠15 вместо поголовно мобилизованных на войну учителей.

Эта работа давала отцу возможность помочь семье, в которой он вынужденно стал главой.  Но думаю, что учительство давало ему еще и возможность уже тогда поверить в свои силы, и доказать, что ни он, и ни его отец никогда не были, и не являются «врагами народа».

Его юность и молодость оказались во временных тисках второй мировой войны. Тогда на гончарном круге советской пропаганды мозг и душу таких 14-15 — летних детей мяли сколько хотели — хорошая глина, податливый материал, самый мягкий возраст для восприятия взрослой идеологии и ее штампов.

Между тем, архи-важные книги Садриддина Айни, и особенно его «Намунаи адабиети халки Точик», Одина, Мактаби Кухна помогли ему и его поколению, их душам противостоять агрессивному совпропу. В то время на идеологический фронт были призваны знаменитые журналисты, писатели, поэты, которые вдохновляли молодежь на «антивоенную деятельность».

В школе они учили антивоенные стихи Хабиба Юсуфи⁠, Сухайли Джавхаризода и других молодых поэтов. Но также находили и в тайне читали и запрещенных писателей, тех, кто не подходил под комидеологию.   

Кроме учительства, он, как и большинство его ровесников был призван и на тыловые работы.

Годы спустя отец напишет в своей книге, как тогда они чистили каналы и арыки, как вручную копали замерзшую землю, как становились арбакешами – возили воду и горючее для тракторов, как пасли скот, и доили коров.

«Кроме того, за каждым из нас были закреплены дома стариков и вдов, мужья которых погибли на полях сражений. Мы ремонтировали их кибитки, обмазывали глиной крыши, заготавливали нуждающимся дрова и корма для домашних животных и делали все это с глубоким сознанием долга, высоким чувством ответственности, демонстрируя подлинную человечность».

Те, кто выжили в тех условиях, стали поистине людьми из стали, этакими несгораемыми фениксами, которые могли все — и сквозь огонь пройти и ледяную реку переплыть и выдержать звук медных труб. 

Когда закончилась война он возглавил местную комсомольскую организацию. Именно в это время республику возглавит Бободжон Гафуров⁠, впоследствии ставший для таджиков человеком-легендой, героем, на дела и слова которого равнялись лучшие представители нашего народа, человек, который в числе других боролся против искоренения таджикской нации, и кто сумел восстановить историческую справедливость в самые тяжелые для таджиков годы, когда само существование таджиков в истории и жизни было под вопросом.

Своим устодам – Садриддину  Айни⁠ и Бободжону Гафуров⁠у отец и его соратники обязаны своими знаниями политики, навыков лидерства и государственного управления, у них учились верности своему слову, стойкости, любви к своей родине.

Именно этим двум великим лидерам нашего народа и их верным ученикам и последователям мы обязаны выживанию таджикской (пусть и советской) культуры на пепелище, в котором оказались осколки эмирата Бухарского, некогда священного центра Саманидской империи.  

Недавно его названная сестра отца, Низорамох Зарипова рассказывала мне как в бытность ее руководителем Кулябского обкома комсомола она «на одной конференции впервые встретила очень доброго, мягкого и вежливого Бободжона Гафурова. В то послевоенное время, когда из-за нехватки мужчин, погибших на войне, на заводах и фабриках, в школах и на полях работали в основном женщины, вышел указ Сталина о создании отделов по работе с женщинами во всех более или менее крупных партийных организациях…

И Бободжон Гафуров, после годичного обучения в Москве, принял меня на работу руководителем отдела по работе с женщинами при ЦК КП Таджикистана. Он помогал мне всем чем мог справляться со всеми теми сложными задачами, стоящими передо мною…

Бободжон Гафуров создал такую рабочую атмосферу среди руководства республики, которая отличалась профессионализмом, солидарностью, добродушием, высокой культурой. Никогда после него не было в республике такой слаженной команды, как при Бободжоне Гафурове…».

Он ценил молодые кадры, посылал их учиться в Москву, а потом с нетерпением ждал их, и для каждого готовил место работы, соответствующее их способностям. Низорамох-апа вспомнила, как он наставлял их: «Как только вы становитесь служителем народа, вы должны жить так, чтобы быть близко к их нуждам и чаяниям. «Если приезжая в село, вы заходите в поле, то должны пройти его вглубь с начала до конца, сколько бы километров там не было. Только тогда вы сможете, по опавшим от химикатов листьям, по сухости или гнилости цветков, по наличию «шакарак» или всяких там вредных насекомых, понять, чем болеют ростки хлопчатника, зерна или овощей.

Сверху, просто спросив у дехкан, как дела, с кромки дороги вы ничего не увидите. Идите вглубь народа, дышите тем, чем дышат они, не бойтесь, что на ваших одеждах будет пыль и грязь, сидите с ними там, где они отдыхают, узнайте какие у них условия жизни и отдыха, в каких условиях учатся их дети. Все это поможет вам понять их нужды и достойно оценить труд дехкан.

Он учил всему этому нас в деталях, досконально показывая правильные методы руководства. Это он личным примером пестовал в нас эффективных руководителей, которых уважал народ». А потом, и сама Низорамох Зарипова подобно своим наставникам будет в свою очередь и сама помогать моему отцу и его соратникам брать на свои плечи ношу руководителя. 

В одной из своих книг отец описывает как в одной из своих последних совместных с Бободжоном Гафуровым поездок в 1976 году он, сидя рядом с ним в самолете получил от своего устода наказ продолжать делать все, чтобы таджики читали больше книг, чтобы получали знания о своей древней культуре и литературе.

И отец сделал все что было в его силах, чтобы выполнить мечты своего устода, чтобы книги для таджиков были доступными, чтобы в стране было больше книжных магазинов и библиотек заполненных книгами наших предков.

Помню и другой абзац из его последней книги, когда уже на склоне своих лет, чуть вздремнув в другом самолете, летевшим в Иран, он услышал обращение духа своего деда, в образе то ли Фирдавси, то ли Мавлоно: «Сын мой сердечный, что за новости этакие страшные доходят до нас в последнее время, что тревожат и не дают нам покоя даже в темной гробнице?… 

Почему наши потомки забыли наши наказы, не послушались наших советов, и легко оказались в капкане устроенном хитрым ахриманом? Почему проливают кровь, дерутся друг с другом братья родные»?

Не помню, что ответил тому духу отец, но знаю, что даже в преклонном возрасте, когда на нашу землю пришла война, он не ушел тихо в сторону, хотя по возрасту имел право быть усталым наблюдателем, сказать, что теперь это очередь молодой поросли спасать и хранить родину.

Тогда, когда военные генералы «старших братьев» вступили в большую «геополитическую игру» от него, как и от каждого из нас уже мало что зависело. Тем не менее, все то, что он мог предпринять в тех условиях, чтобы мир, о котором он больше всего молил своих предков, вновь воцарился на нашей земле, он исполнил до конца, не жалея сил и жизни своей⁠.

 

Во что он верил?

Отец был человеком своего времени. Он рос, когда со всех окрестных рупоров вещания агитировалась идеология коммунистов, прославлявшая новую, советскую власть и ее лидеров. Как сегодня дети верят всему тому, что им говорят телевизор и их гаджеты, дети в его времена тоже верили в слово, сказанное по радио, на уличных плакатах и листовках, напечатанное в газете. 

Я сама только недавно узнала, что моральный кодекс коммуниста⁠ был просто списан с десяти Библейских заповедей⁠1, а потому, соответствовал большинству положений религии наших предков. Думаю, поэтому, ему, как и большинству наших соотечественников совсем несложно было чтить этот кодекс, включающий и наши вековые нормы и заповеди. Он станет настоящим, искренним коммунистом, учит марксизм. 

Как известно, марксистская идеология — это учение о человеческом обществе⁠1, и одной из отличительных черт этой идеологии является ее интернациональный характер. Партийное время требовало интернационализма, его душа — приверженности к своему роду, родне, родине, их культуре.

Партия призвала его решить и этот внутренний конфликт, включающий противостояние традиционных и модерновых ценностей, как советских, так и исламских, а также столкновение ценностей национальных и интернациональных.

В то время в партшколе коммунистов, куда он попал с полей Вахша, изучали «пролеткульт-соцреализм-совкульт» Богданова-Луначарского-Ленина — и иже с ними. Идеология пролеткульта не могла вписаться в его непоколебимую веру в правду устодов, в его верность их наставлениям.

Ему — молодому таджику-сыну дехканина, для которого земля была одной из самых заветных и главных  ценностей, любовь к которой была передана с колыбелью матери и запахом пота дехканина отца, выросшему в земле, в ее райских горных долинах и безжизненных солончаках,  невозможно было принять эту идеологию, нивелирующую, уничтожающую такую святую привязанность к земле, к роду, к своим корням.

Он тоже был одним из воспитанников компартии, но не стал фанатичным пролеткультистом. И это несмотря на то, что он знал, что большинство тогдашних нон-конформистов, тех, кто не выказывал абсолютную лояльность Сталинизму и комидеологии были сожжены в страшном пожаре эпохи, а их пепел развеян по миру.

Я не знаю верил ли он до конца, что Ленинская «партия — есть честь, ум и совесть эпохи», но я знаю, что он сам был из тех, кто был честью и совестью нашего общества. Я точно знаю, что и у него было время, когда он сомневался в «партийной линии», и задавался вопросом можно ли на алтарь «счастливого будущего» принести в жертву хотя бы одну невинную жизнь?

Многие годы у него была и политическая власть, которая по мнению одного современного яркого политика — «самый сильный наркотик в мире».

Однако, близким его друзьям известно, что отец готов был распрощаться со своей властью в любой момент, если ради нее надо было поступаться своими принципами. Не раз он клал на стол своих высоких руководителей заявление об отставке, когда не удавалось отстоять свои убеждения.

Ему претило держаться за посты и привилегии, и это спасало его, давало ему преимущество в системе, которая вопреки всему, на местах пестовала порядочных людей, так называемых, «настоящих коммунистов». Отец был из их числа, и это было его щитом.

Он верил в человека, в его разум, в силу его мысли, дружбы, солидарности, в его возможности перестраивать мир, делать его лучше. Он верил, что прогресс служит на благо общества, сближает самых разных людей, умножает радость, творчество и красоту. Он, как и Бободжон Гафуров считал, что принятие, или хотя бы терпение к другому, к его культуре и видению жизни снижает напряженность между людьми, помогает принимать «справедливые и добрые» решения, правильно распределять ресурсы, разрешать разногласия и конфликты.

 

Был ли отец мусульманином? И его отношение к смерти

Тем, кто спрашивает, был ли отец праведным мусульманином, отвечу, что он был чище душой и ближе к положениям Корана, чем многие мусульмане, совершавшие Хадж, не пропускающие пятикратных и пятничных молитв, считающие себя святошами.

Вся его жизнь, начиная со школьной скамьи до становления государственной личности, проходила при Советской власти, под влиянием идеологии марксизма-ленинизма. И как праведный коммунист он считал, что религия – это социальный опиум, что это прибежище слабых.

Однако, зная на своем опыте, как жизнь может ломать даже сильных людей, относился он к такой слабости людей с большим уважением. Среди его друзей были люди разных конфессий, и христиане, и зороастрийцы, и буддисты, и мусульмане. Главным критерием такой дружбы для него было то, чтобы друзья не навязывали своих догм и верований другим, чтобы были искренними, а души и помыслы их были чистыми. 

Да, отец не верил муллам, особенно фарисеям, тем, кто «на минбаре» говорили одно, а «в хилвате» совершенно противоположное. Отец был непримиримым борцом со всяким ханжеством, чванством, позерством, двурушничеством, и это было притчей во языцех среди его друзей.

В одном из последних своих интервью он с ребячьим озорством пересказал журналистам Одилу и Шарифу Хамдампуру историю, которую он рассказывал нам ранее. Это была история про то, как однажды со словами -”вы — неуважаемый, вон отсюда!” он прогнал из собрания старцев зарвавшегося молодого муллу, который неуважительно отнесся к его друзьям⁠1. 

В постперестроечные годы войны отец часто ездил по стране вместе со своими соратниками из «Общества ветеранов» помогать людям разрешать конфликты и заново обустраивать мирную жизнь в стране. В этих его поездках называть себя атеистом часто было большим риском. Но он не стыдился своих убеждений, и не поддерживал всяких нуворишей, взявшихся за восстановление религиозного потенциала и его антуража в стране. 

Он спрашивал лидеров общин и руководителей районов и городов — почему вместо того, чтобы для будущего своих детей строить рабочие места, больницы, хорошие школы и современные университеты вы в первую очередь собираете деньги на восстановление средневековых мечетей? Он говорил им, что «Ибодат ба ҷуз хизмати халқ нест, Ба саҷҷодаву аммомаву далқ нест».

Я догадываюсь, что отец всегда, в любую минуту был готов умереть, раствориться, исчезнуть. Полагаю, что такое мироощущение сложилось в нем именно из-за тех драматических событий, которые происходили перед его глазами, с близкими ему людьми, из-за катаклизмов, которые им пришлось пережить в своей жизни. И в старости, потеряв в жизни уже столько родных и друзей, он тоже не страшился своей смерти, и всем сердцем принял главный закон вселенной: «все меняется, ничто не вечно вокруг меняющихся солнц».

Закон, из которого вытекало что «все люди смертны». Он говорил, что «когда есть смерть — нас нет, а когда мы есть, то смерти нет.»  Сегодня, спустя лета после смерти родителей, я понимаю, что только приняв смерть всем сердцем можно разглядеть сущность ее другой, обратной стороны. Только подружившись со смертью можно продолжить творчество жизни.

 

Справедливость такая капризная дама, за нее надо бороться

Он был непримирим к несправедливости. Справедливость была одна из тех ценностей в его жизни, ради чего он часто вступал в бой. Помню, однажды после окончания школы я встретила на улице отличника-одноклассника. Тот рассказал, как на юрфак вместо него приняли — нашего другого одноклассника сына прокурора, который плохо учился, и часто отлынивал от занятий.

Вечером, при разговоре с отцом я рассказала про этот случай. Я отметила с возмущением «вопиющую несправедливость» по отношению к человеку, выросшему без отца, который столько трудился, чтобы иметь возможность выучиться на адвоката, а удача выпадает тому, у кого при власти отец.

Через год я случайно встретила того отличника уже в университете, и подивилась.

Оказалось, что через пару дней после нашей встречи он получил из университета письмо, в котором говорилось, что произошла ошибка, и что он принят на учебу на свой любимый факультет. Я рассказала отцу об этом случае, а он, улыбнувшись ответил, — «видишь, есть справедливость в жизни, но иногда случаются и ошибки, которые надо исправлять. Справедливость такая капризная дама, за нее надо бороться», — заключил он тогда наш разговор, и это стало и моим девизом на всю жизнь.

Помню, как однажды друг отца поучал брата тому, что такое справедливость. Он рассказал, про один показательный случай, того, как отец решал проблемы отрасли. Когда отца назначили председателем Госкомиздата, он основательно изучил все проблемы, прочитал все отчеты, изучил и сверил цифры, и затем, на итоговом заседании в Москве выступил с такой речью: «Мы живем в единой братской семье равных народов. И распределение бюджета по всем статьям у нас равное, и по видимости — справедливое.

Это касается также бюджетов для издания детской литературы. Однако хочу отметить, что составители бюджета забывают, что у нас в республике, например, по сравнению с республиками Прибалтики, рождаемость выше почти в 5 раз! А бюджеты для наших республик выделены одинаковые.

Для того, чтобы наша республика чувствовала себя равной другим своим «сестрам», у меня есть одно предложение: или пусть прибалтийские женщины в пять раз увеличат свою рождаемость, или в пять раз увеличьте нам бюджет. Зал зааплодировал, и в следующем году не только Таджикистану, но и другим среднеазиатским республикам увеличили бюджеты Госкомиздатов… Вот так, дипломатично, твой отец мог бороться за справедливость для своей страны, отстаивать свою правду в уважительном тоне, и за это его уважали и в стране, и за ее пределами.»

 

Был ли он бесстрашным?

Зная историю страны, и то, как происходили захватнические войны царской Россией в Средней Азии, да и последующее становления власти большевиков, зная много о сталинских репрессиях, убийствах и пытках миллионов невинных людей в нашей стране⁠, я все же мало представляю через что тогда прошли мои предки, их друзья и близкие. От «такого знания» на собственной шкуре нас щитом своих тел оградило поколение наших родителей.

Верю, что им тоже приходилось бояться за жизнь свою и своих близких, особенно за жизнь и благополучие детей и родных. Верю, что ради этого отцу приходилось поступаться некоторыми своими интересами.

Но я запомнила его именно бесстрашным и знаю, что каким-то чудом ему удалось уберечь свою честь, не преступить через свои принципы, потому что в конце жизни именно это давало ему внутреннюю духовную силу.

Он научился с мужеством принимать серьезные злоключения и то, что не поддавалось его контролю, и в то же время он был как скала, о которую столкнувшись, скатывались вниз бесславные трусы и лжецы, он был как стальной нож, который вырезал нечистоты со своей жизни. Я верю, что именно поэтому в конце жизни он о мало о чем тревожился, и в его глазах сияла покоем и счастьем его душа.

 

Бессеребренник

То, как его родители достойно справлялись с трудностями своего времени стало для него лучшим уроком жизни, и он с самого детства научился довольствоваться малым. 

Отец любил розы. А розы любят постоянный уход. Между тем, ему приходилось, как и многим его соплеменникам постоянно переезжать с места на место. И все равно, каждый раз там, где находился кусочек земли, он первым делом высаживал кусты роз, индийской сирени, гули хайри, вместо деревьев, приносящих плоды для домашнего дастархона. Хотя деревьев в жизни своей он тоже пересажал много, в основном — в общественных садах и парках.

«Какая польза от роз», — бывало говорила наша бывшая соседка, когда выдела, что отец опять сажает розы вместо зелени и помидоров. Наверное, по-своему она была права. Те, для кого польза была превыше красоты, статус во дворце царя выше чести, а указ правителя выше поэзии, такие — не могли понять, как можно терять возможность дополнительной прибыли в семейный бюджет, сажая бесполезные цветы, вместо полезной картошки.

А отец был и остался до конца жизни – бессребреником⁠. Он гордился своими розами, мог часами вдыхать их аромат, и смотреть на них, но все равно, раздаривал их своим друзьям и близким на дни их рождений. Списки с днями рождения всех его друзей и близких лежали у него на видном месте. Он начинал, и заканчивал свой день сверкой в этих листах.

Как мама не выходила из своей комнаты, не уложив свои длинные косы, и не наложив самаркандский макияж на свое прекрасное лицо, так и отец не выходил из своей рабочей кельи, не позвонив нам, или друзьям, и не сделав распоряжения о поздравлениях и подарках именинникам.  

Ходили слухи, что в 1937-м, деда моего объявили «врагом народа» якобы из-за его козы, которую, он заколол для проведения свадьбы друзей. Эту козу, считая ее малым скотом, власти якобы не реквизировали для артели, как все остальное.

Однако, эта коза все равно должна была принадлежать артели. Может именно тогда отец дал себе простой обет — жить просто и никогда не брать ничего чужого. Помню, когда меня приняли на работу на Алюминиевый завод, отец пригласив меня и мужа, который тоже трудился на том заводе, дал наставление: никогда не берите даже иголку с общественного кармана! Не стремитесь за богатством, нет стыда в том, чтобы жить в умеренности.

В жизни, и в личной, и в публичной он был прост и скромен. В нашем доме было много сувениров, которые он привозил со своих заграничных поездок, но никогда среди них не было ценных вещей. Все ценное он передавал в офисы, где работал. И мы так признательны родителям за то, что в доме нашем никогда не было чужого добра, что то, чем мы пользовались и что принадлежало нам, было приобретено честным трудом родителей. Это стало и нашим принципом по жизни. На столе и в доме только то, что приобретено честным трудом.

 

Он был очень добрым человеком

Я думаю, что там, где-то в детстве или в ранней юности, оказавшись в тогдашнем Вахше, среди тысяч детей, таких же как он, лишенных нормального детства, встречая на пути много добрых людей, он узнал цену доброй улыбки, доброго слова, доброго дела, которым приучали его родители.

Отец часто вспоминал наставления своего отца, который был первым председателем сначала колхоза «Гулистон» и вспоминал: «Все мы – таджики, узбеки, русские, туркмены и казахи – работали и жили как члены одной семьи, одними мечтами и надеждами, делили радости и печали пополам».

Его воспоминания тех лет полны добрых слов о людях, с которыми он встречался: «трудности и лишения военного времени нисколько не уменьшили их человечности и гостеприимства; наоборот, стали они еще сердечнее.

Дастархан, естественно, был скудным, но тем явственнее были искренность и радушие пушьёнцев. Уж одно то, что они помогли нам в тот тяжкий год семенами, заслуживало горячей благодарности: ведь, можно сказать, поделились последним».

Отец каким-то внутренним чутьем своим понял, что «в пустыне одно направление не хуже другого», и что в любом месте, и в любое время можно и нужно оставаться добрым. Он выбрал своего «Бога» — совесть свободного человека, которому даже в несвободных условиях — никто не указ, что он сам выбирает как прожить свой новый день.

И он будет следовать закону своих предков: «добрая мысль, доброе слово, доброе дело». Этот зороастрийский принцип, позже глубоко им осознанный, усвоенный и объятый всем сердцем, принятый и проживаемый в его повседневной жизни, стал его личной путеводной звездой, сознательной частью его личности.  Он стал тем чистым огнем-добром, выраженным в его мыслях, словах и делах его жизни.

Я нашла вот эти строчки на титульной страничке одной из его ранних тетрадей:

«Ту неки мекуну бар Даҷла андоз, Ки эзид дар биёбонат диҳад боз.» «Делай добро и пусти его в реку, даст тебе Боже в пустыне награду.» Я точно знаю, что он никогда не ждал наград и благодарности за свои добрые дела, ни от простых людей, ни от кайзеров, и ни от Бога. Честно говоря, души добрее я не встречала в жизни.

Он часто повторял нам, что в природе своей, в основании душ своих все люди изначально добры. А злыми некоторых из них делает их «жизненная среда — криво-корявая стезя», что «язык добра не нуждается в переводчике, добро понимают сердцем».

Под его серьезной маскулинной внешностью скрывалась такая фемининная нежность, какую я не замечала ни в одном из мужчин, которых я встречала в своей жизни. Я любила, когда он улыбался. Тогда мир вокруг начинался светиться и хотелось переместиться под этот добрый фонтан света, и расправив непонятно откуда взявшиеся крылышки, летать вокруг него, сделать так, чтобы он побыл чуть больше в таком настроении, чтобы остался с нами, чтобы его присутствие длилось вечно.

Друзья говорили о нем, что он был для них надежным человеком, который всегда был готов прийти им на помощь. И мы тоже знаем, что он никогда не мог пройти мимо тех, кто нуждался в его помощи.

В одной из газет на его столе я увидела, как кружком выделен следующий абзац большой статьи: "… главной ценностью в жизни была и остается любовь, прежде всего любовь семьи… (…) Пока тебя любят — все переносимо, мудрей этой мудрости никто никогда не выдумает".

Помню однажды еще в школьные наши годы, в дом наш постучали среди ночи. Я все еще делала уроки и тихо побежала открывать дверь, чтобы отец не проснулся: он уходил на работу рано утром и нам было жалко будить его. В накинутом на седые волосы большом белом платке стояла старая женщина, живущая за каналом, текущим неподалеку от нашего дома. По ее глубоким морщинам на лице текли слезы. «Помогите найти сына», — попросила она, когда отец все-таки услышав звонок в дверь спустился узнать, кто это стучит к нам среди ночи. Оказалось, что взрослый сын этой женщины не явился ночью домой.

— Успокойтесь, оча, — сказал спокойно отец, пытаясь понять, чем он может помочь матери взрослого сына, который возможно напился и остался у друзей, или был слишком счастлив и остался у своей любовницы. Но он не стал спешить с выводом. Прислушавшись к своему сердцу, он понял, что душа женщины что-то знает, что не зря она в таком отчаянии.

Отец пригласил ее зайти в дом, попросил нас накрыть для нее дастархан, напоил чаем. И только затем, выяснив все обстоятельства, стал звонить в разные инстанции, в милицию, в больницы. Благо и тогда работали телефоны.

Позже всех нас он отправил спать. Но я узнала потом, что нашли они сына женщины под утро в какой-то больнице, и вызвав машину отец сам отвез ее к сыну. «Сердце матери никогда не солжет», — помню, сказал нам он тогда.  Они подружились, и до конца его жизни эта женщина стала ему названной матерью, а он – дорогим членом ее семьи.

Иногда я думаю, что его доброе сердце, заметили его ангелы и потому притягивали к нему, в основном таких же добрых, честных и благородных людей. 

 

Что он любил

Отец часто повторял слова мудрецов, что «жизнь человека не те дни, которые проходят, а те, что остаются в памяти». «Лучшие вещи находятся рядом: дыхание в ноздрях, свет в глазах, цветы под ногами, заботы в руках, дорога перед тобой. Имея это, не нужно черпать пригоршней звезды. Просто делай то, что предлагает тебе жизнь.»

Отцу, не пришлось сражаться на войне с врагом лицом к лицу как его отец и деды. Он не мог, так же как они, быстро и красиво оседлать коня, так же легко, как и они взобраться на пик горы, пройти вброд бурные воды Зарафшона, Кофарнихона, Вахша. Но я знаю, что так же, как и они, он всеми нитями души был привязан к этим горам и рекам, боготворил детей и детство, любил скакать на породистом коне, нежно любил свою родину, землю, жизнь, своих детей и женщин.

Так же как они он жил на острие меча и превыше всего дорожил своей честью. Где бы он ни был, с кем бы он ни был, он оставался верен выбору своего отца, которого боготворил. Он знал, и гордился тем, что он внук и сын дехканина.

Отец радовался каждый раз, когда видел, что истинное дехканство, та привязанность к любимой земле не исчезла из нашей культуры. В одном из своих очерков отец с вдохновением описывает новых дехкан, восстанавливающих это искусство своих предков — ухаживать и заботиться о земле, и помогать ей дарить людям жизнь и пропитание. 

После напряженных часов на работе он любил тихие вечера, любил сидеть в своем самодельном раю на тахте и слушать любимую музыку. Благо у него были записи классической музыки и Шашмакома в исполнении лучших шашмакомистов. Ему их приносили его ученики и друзья, сначала записанные на кассеты, потом на диски. Он обожал играть в шахматы и особенно выигрывать у сильного соперника. 

Нередко он возил нас в горы, к своим любимым рекам, и там набирался сил и новой энергии чтобы дальше идти по жизни. В таких поездках он непременно прививал нам уважение к соотечественникам, живущим в горах и селах, помогал учиться у них, и восхищаться тем, как они любят природу и справляются с трудностями жизни. 

Он любил зеленый цвет — цвет весны и надежды на новую жизнь.  Я помню, как уже взрослым мужчиной он «жизнетворил» в своем саду, вдыхал жизнь в свои растения, нежно, словно к женщине, прикасаясь к своим розам, сирени, виноградникам, яблоням, черешням, другим деревьям и цветам, особенно весной, подготавливая их к цветению, и осенью, готовя к зимней спячке. Как символ вечной души в саду его красовались благородные кипарисы.

Ну а в своем последнем доме, при его покупке, вместе с участком земли, бонусом он получил посаженные молодые ростки — инжира, винограда, тута и хурмы. Работа на земле для него была сродни священнодейству. Тогда он будто сам воплощался в свои создания и сливался с ними. Если бы это наблюдал суфий, то сказал бы что этот садовник не разделяет между собой и своим творением, меж творцом и его созданием.

Живя в жестких рамках ограничений и определений нормального человеческого опыта, наложенных его временем на него и его современников, сталкиваясь с длительным несчастьем, и часто с безнадежностью и отчаянием, он все равно не переставал любить жизнь, относился и к себе и окружающим с безусловной любовью. Мы чувствовали, что он был счастливым человеком. Потому, что не претендовал на большее, чем ему предлагала жизнь.

Он любил книги и сам тоже много писал. В конце жизни он не ушел на почетный отдых — его детская мечта стать писателем воплотилась наконец в реальность, а передача своего опыта и знаний новым поколениям таджиков стала для него новым смыслом его жизни.

К счастью, он оставил в своих книгах описание некоторых «самых счастливых дней своей жизни⁠». Это были встречи с его друзья⁠ми и устодами, которые проходили в беседах о судьбах страны и народа, дискуссии, приправленными шутками, смехом, «аксиягуи».

После его смерти я прочитала почти все его книги. Самое главное, что бросалось в глаза — незамысловатость, простота изложения, писал — как дышал. Не выпячивал ум свой, тем паче — свои дела, достижения, а просто, как фонарем, высвечивал черты своего времени, своих друзей и соратников. Я еще раз прочувствовала, поняла его мудрость, как скромность, неприхотливость, непритязательность, как простоту, что «не мудрствует лукаво».

 

Его мечты

Он, как и его предки был мечтателем. Верил ли он до конца в «Золотой Кишлак» или в «Город Солнца» — не знаю. Но знаю, что он верил что сможет и должен строить страну их мечты, где люди будут едины с природой и друг с другом, где не будет несправедливого деления народов на старших и младших, на бедных и богатых, где мир будет справедлив, и полон солнца, где матери и отцы будут любить друг друга, а их счастливые дети играть в добрые игры.

Если совсем вкратце, то получится что-то этакое: большой мечтой его было не что иметь, о чем мечтали многие — «пищу и женщину, власть и богатство», а кем стать, кем быть и что сделать.

И он достиг своей мечты — он всегда мысленно сверяя свои мысли, слова, и поступки с таковыми своих учителей, стал этаким эталоном интеллигентного человека своего времени. Как и они, он пытался своими идеями, поступками, правилами и поведением вновь вернуть народу ту высокую культуру, которую тот потерял в огне войн и восстаний. 

О чем еще он мечтал я могу только догадываться, но знаю, что многие свои мечты он воплотил в жизнь. Огромные тиражи нужных и хороших книг и энциклопедий⁠1 на языке своего народа в бытность его руководителем, а также библиотеки, книжные магазины, журнальные комплексы и работающие типографии во всех, даже  самых дальних уголках страны, выступления мастеров культуры за рубежом, которые знакомили миру нашу культуру и приносили ей славу – это то малое свидетельство его исполненной мечты.

Ну а то, что он вырастил неплохих детей — продолжателей рода, и оставил для них после себя доброе, незапятнанное имя⁠, написал книги для того, чтобы люди помнили о первых героях-строителях его страны, – это Бог даровал ему бонусом за чистоту его помыслов. О чем еще мог мечтать «сын врага народа», «сирота при живых родителях», как он сам называл себя в молодости.   

«- Вы достигли своей мечты?

— Не могу сказать, что нет.

— О чем вы сейчас мечтаете?

— Я хочу, чтобы войны больше не было…» (Из интервью с ним Ш. Хамдампура в 2016 году⁠)

 

Послесловие

Случайности неслучайны, часто повторяют мои дочери. Эту мудрость они познали от своего любимого дедушки. Скоро день его памяти, и я считаю, что наш долг вспомнить сегодня его жизнь и творчество, которые сыграли огромную роль не только в жизни нашей семьи, но может быть и в жизни других таджикистанцев. Я верю, что про дедов и бабушек наших детей и их предков, надо неустанно рассказывать нынешнему поколению таджикистанцев.

Родители мои были одними из десятков тысяч тех, кто вместе со своими соратниками и друзьями, следуя заветам своих устодов строили для нас новую родину, продолжали их дело восстановления культуры наших предков. В самом нежном юном возрасте они приняли на свои плечи еле функционирующую страну, у которой оставалось совсем мало материальных, социально-культурных и других ресурсов. 

Однако, внимая наказам своих родителей и устодов, они смогли отстоять большинство ценностей своей культуры и предоставить их в пользование своих современников и потомков внутри и за пределами страны.

Да, для выполнения задач, поставленных перед ними, мирного времени им и их соратникам выпало мало, всего около 40 лет. Именно такое время, понадобилось Моисею, чтобы «воспитать в народе свободный дух» и ввести его в обетованную землю Канъон.

У моих не получилось вернуться в свою исконную землю. Однако, им и их поколению удалось построить где-то с нуля, а где-то восстановить, и оставить нам цельную и функционирующую страну. Страну с возрожденными ремеслами, в том числе с производством уникальных адраса и атласа, со сладкими фруктами, включая сладчайшие лимоны и гранаты, с лучшим вином на свете, с цветущими садами. Они помогли развитию молодого поколения, выстроили совсем неплохую образовательную систему.

При них не сильно, но все же укрепилось здоровье и повысилась продолжительность жизни населения, люди стали жить лучше, не сильно богато, но с открытой душой и надеждами на лучшее будущее.

Друзья его молодости говорят, что отец — не только мудрый руководитель, высокого уровня дипломат, добросовестный государственный деятель, возглавивший дело развития советской культуры в республике. Мне особенно приятно читать высказывания друзей, например Исамуддина Салохиддинова о том, что отец «отлично знает, чем живут дехкане, что он всю жизнь содействовал превращению солончаков Вахшской пустыни в цветущую долину, горных ущелий Каротегина в сады, степи Пенджикента и Зарафшонской долины в пахотные нивы, рисовые поля и фруктовые сады, что вложил свой вклад в развитие сел и городов Гиссара и Канибадама. Что вот уже десятки лет земляки великого Абдулло Рудаки с уважением и благодарностью вспоминают дела и имя его.»

Он является основателем театра молодежи, государственного цирка, Института Искусств, издательств «Адиб» и огромного по тем временам «Журнально-газетного комплекса», и других культурных институтов.

Он всеми силами обеспечивал политическую и идеологическую поддержку своим друзьям в восстановлении народного праздника Навруз в советском Таджикистане, обеспечил стране печать на персидской графике.  Неустанными усилиями отца были построены новое четырехэтажное здание для офсетной печати в Душанбе, заработали полиграфические предприятия в Хороге, Кургантюбе, Истаравшане, Исфаре, Кумасангире, Ишкошиме, Айни, Джиргатоле. Индустрия типографии и полиграфии была обеспечена современной на то время техникой и технологией.

Благодаря его неустанным усилиям и заботе впервые в нашей стране была переведена на таджикский и напечатана книга Бободжона Гафурова «Таджики», увеличился во много раз штат и материально усилилась редакция Таджикской Национальной Энциклопедии, улучшились условия работы специалистов в области полиграфии и издательского дела.

Были построены комплекс Дома книги с библиотекой и бибколлектором, жилые современные дома для 1600 рабочих в Душанбе, пансионаты для рабочих в Ромите и на пляже Сырдарье и многое другое.

Я была в Москве по делам, когда там проходила одна из первых международных выставок книжно-издательской отрасли, на которой принимала участие и наша республика. Тогда отец только недавно возглавил эту отрасль и состояние издательской отрасли было отсталым. Книги, которые привезла республика, были в ужасном состоянии.

Я помню, как на той выставке он долго обсуждал со своими друзьями вопросы о том, как сделать так, чтобы таджикское общество вновь стало читать книги. Он говорил, что распространение книг и их доступность являлось одной из важнейших задач, стоящих перед ними.

Таджикская выставка находилась недалеко от выставки книг иранцев, и мы оба наслаждались высоким качеством иранского книгопечатания и покупали их книги. Думаю, именно в то время отец начал договариваться о коренном переустройстве издательского дела и оснащении типографий современным оборудованием, да и об издании книг в Таджикистане на алфавите своих предков.

За десять лет своего руководства он превратил эту отрасль в одну из лучших в Советском Союзе. Под его руководством издательства увеличили скорость выпуска книг почти в десять раз, значительно улучшилось качество печати.

Впервые в истории Таджикистана были выпущены и стали доступными для читателей 8 томов Таджикской советской энциклопедии, 5 томов энциклопедии медицины, 3 тома энциклопедии таджикской литературы и искусства, 2 тома энциклопедии сельского хозяйства, энциклопедия домашнего хозяйства, Энциклопедия таджикской прозы и другие книги знаний.

В прекрасном издании были выпущены цветные альбомы Таджикистана, Ленинабада, Памира, Душанбе, горных красот страны. Широко развернулось издание литературных сокровищ, культурного наследия классиков.

Были изданы девятитомник «Шохнома» Фирдавси, восьмитомник Чоми, «Куллиет» Низоми Ганджави в пяти томах, «Куллиет» Рудаки, Омара Хайема, Хафиза Шерози, четырехтомник Саади, Руми, Сайидо, священная книга «Авасто», двухтомник Камола Хучанди, произведения Адиб Сабири Тирмизи, многотомники Айни, Лохути, Турсунзаде. Впервые были изданы 13 наименований произведений в персидской графике для жителей Афганистана.

Поколение родителей оставили нам работающие институты, заводы, полноценную достаточно развитую республику, которую мы, их непутевые дети вновь, почти потеряли на новой войне⁠. 

Несмотря на все перепутья им удалось пережить три войны, и вместе с соратниками продолжить дело своих отцов, восстановить из пепла страну и культуру своего народа. Они с мамой дожили до глубокой старости, не запятнав своей чести и оставили нам, своим многочисленным потомкам самое дорогую ценность в мире — свое доброе имя.

Всем друзьям моих родителей, кто были рядом с ними в последние годы их жизни и дарили им свою любовь и уважение, всем кто были с нами в наши горькие дни и до сих пор остаются их близкими друзьями, всем вам, теперь и наши близкие друзья, мы их дети и внуки будем благодарны до конца наших жизней.

 

ДОСЬЕ:

Холмурод Шарифов родился 12 февраля 1927 года в селе Кулоли села Рудаки Пенджикентского района. В 10 лет отец перевез его в Вахшскую долину.

Трудовую деятельность начал в 15 лет учителем и дехканином в Октябрьском районе Курган-Тюбинской области (ныне Бохтар Хатлонской области). В 1946 -1955 годах был руководителем областных комсомольских организаций в Вахше, Гиссаре и Каротегине.

В 1955-58 — слушатель ВПШ при ЦК КПСС, а по окончании — служил в органах государственной власти, был председателем исполкома Пенджикентского райсовета, руководителем строительного штаба Маргедарского канала.

В 1960-1963 годах учился в Академии общественных наук при ЦК КПСС (Москва), защитил диссертацию и получил звание кандидата философских наук. В дальнейшем (1963-68) работал заместителем заведующего идеологическим отделом ЦК НР Таджикистана, первым заместителем министра культуры, а в 1968-1979 годах был заведующим отделом культуры ЦК КП Таджикистана.

С 1979 по май 1990 года — председатель Госкомитета Таджикистана по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.

В 1990-1996 годах был председателем Центральной комиссии по выборам и референдумам республики. Много лет Холмурод Шарифов был членом Комитета Солидарности с народами Азии и Африки, депутатом Верховного Совета Таджикской ССР (8 -11 созывов).

В 1990-2002 годах он возглавлял Комитет по Государственным премиям имени Абуабдулло Рудаки в области литературы, искусства и архитектуры.

Его научные труды посвящены роли труда в духовном развитии личности.

В последние годы Х. Шарифов был писателем, публицистом, искусствоведом и наставником. Многие его научные и публицистические статьи опубликованы в таджикской и зарубежной прессе.

Среди произведений, принадлежащих его перу — «Гард дар мижгон» (1972), «Резцы на памяти» (1988), «Зов памяти» (1989), «Тайны сердца» (1991), «Оламафрузон» (1992), «Судьба» ( 1994), «Альтернатуф» (2001), «Звезды культуры» (2002), «Мехрнома» (2004), «Мир Марьям Исоевой» (2011), «На звездном празднике столетья» (2014) и др.

Умер 26 декабря 2017 года.