Сегодня таджикскому режиссеру Барзу Абдураззакову исполнилось 56 лет. Мы решили вспомнить самые яркие высказывания нашего режиссера, которые звучали в его интервью.
«Где бы я ни был и где бы ни ставил свои спектакли, я всегда работаю для своих».
«Я верю в судьбу, верю, что для каждого из нас она уже выписана небом, но от нас кое-что зависит».
«Никогда я не лез в политику. Но у меня есть конституционное право иметь собственное мнение о чем угодно. Понятие политики у них – это просто «не критикуй власть». Делай все, что угодно, но не говори о том, что у нас что-то плохо. А это не политика, это безобразие».
«Знаете, что самое страшное? Это когда подчинение закону считается преступлением».
«Чтобы мне остаться здесь (в Таджикистане, –
прим. ред.
), мне нужно было бы отказаться от мировой классики и ставить то, что устраивало бы цензуру, а я не занимаюсь негигиеничной литературой. Они считают, что Шекспир написал против них, Мольер — против них, Вольтер — против, Гоголь — против, даже Айни написал против них».
«Система не победила, она не может победить, она может убить. И даже тогда она не победит».
«Меня всегда убивали равнодушные люди. Я их всегда больше всего в жизни боялся».
«Насколько нация образованнее, настолько политически активна, и она будет требовать свои права. Тогда нация не будет рабом, не будет бояться гаишника, не будет бояться каждого мерзавца, который ни за что ни про что остановит его».
«Моё творческое достоинство мне дороже всего остального».
«Мы дети большой мачехи. Мы оказались для своей страны приемными детьми».
«Таджикистан был (в советское время, –
прим. ред.
) мощной театральной империей. Мощнейшей! Не постесняюсь этого слова. Обилие режиссеров, артистов, художников, композиторов. Вы понимаете? Сейчас говорить об этом стыдно. Потому что ничего не осталось: кто-то спился, кто-то уехал, кто-то умер, кто-то деградировал. Никого не осталось».
«Страна в иллюзии! Нам лгут и ничего не боятся. Как я мог себе позволить, чтобы ко мне так относились?!»
«Они предали само имя интеллигента, они девальвировали его. Кроме чувства брезгливости они ничего у меня не вызывают».
«У нас нет профессора Преображенского, у нас нет ни перед кем стыда, у нас нет Дмитрия Лихачева. Дмитрия Лихачева называли совестью русского народа. Покажите мне человека, которого можно назвать совестью таджикского народа»
«Мне кажется, сейчас моя страна заболела тотальным равнодушием, начиная от интеллигента, заканчивая продавцом «Корвона». Всем всё по фигу».
«Я жил прямо над «Лакомкой» (в Душанбе в 70-е годы, –
прим. ред.
), и под моим балконом собирались байкеры – садились на траву, обсуждали произведения Солженицына».
«Это был потрясающий город, ты шел по городу и вокруг: личность, личность, личность… Вон пошла Малика Сабирова, вон Барно Исхакова, вон Махмуд Вахидов… Они были нашими кумирами».
«Когда из Душанбе уезжал мой друг – иранский режиссер Махмальбаф, я спросил его: «Почему ты уезжаешь?» — и он ответил: «Потому что в твоем городе нет энергетики». И я с ним абсолютно согласен, энергетика города пропала».
«Когда ты делаешь шаг назад, твое место занимают они. Такие, как ты, смотрят на твой поступок и тоже делают шаг назад. И их место тоже занимают они. Вы проиграли свою страну, потому что такие, как ты, отступили и тем открыли путь недостойным. Потому проиграл ты … Потому вы проиграли!»
«Театр в Таджикистане сейчас – это такая же фабрика «Богатырь», которую все забыли, которая производит никому не нужные ботинки».
